Александр Чуднов
Публикация на украинском языке
СКАЧАТЬ - https://u.to/7urAFQ
Посвящаю
Александру Борисовичу Ильину
Сущность в произведении искусства –
это личность художника. Валерий Брюсов
I
Николай Семенович Лесков был страстным собирателем всевозможных редкостей. Его петербургская квартира, где писатель провел последние годы жизни, походила на музей. Особенно удивлял и восхищал современников кабинет писателя. Один из них вспоминает: «С изумлением я остановился в его кабинете, не зная куда взглянуть… Направо и налево, сверху и донизу – старые картины и старинные образа, оружие, статуэтки, часы-куранты – в таком изобилии и в таком нагромождении, что взор терялся, не будучи в состоянии фиксировать отдельные предметы…» [Ф. Ф. Фидлер. Литературные силуэты. – Новое слово, 1914, № 7, с.35.].
Все, что можно было увидеть в доме Лескова, накапливалось годами. Одна страсть сменяла другую, оставляя память о себе в бесчисленном множестве предметов, что беспорядочно теснились на полках книжных шкафов, по углам комнат, на столах.
Одно время Николай Семенович занимался иконами, собирал картины, затем изучал народную медицину и искусство реставрации, а то полюбил блеск драгоценных камней.
И «…как из всякого такого увлечения, - пишет он Михаилу Ивановичу Пыляеву, - я всегда стремился создать нечто «обратное», то и теперь со мною случилось то же самое. Мне неотразимо хочется написать суеверно-фантастический рассказ, который бы держался на страсти к драгоценным камням и на соединении с этой страстью веры в их таинственное влияние.
Но чувствую, что мне не достает знакомства с старинными суеверными взглядами на камни, и хотелось бы знать какие-нибудь истории из каменной торговли.
…С этим к Вам прибегаю, как к доброму товарищу, и не только дорогому литературному другу, но и к такому редкому человеку, который, помимо своих специальных знаний, понимает, - что именно нужно мне для затеваемого мною баснословия вроде «Запечатленного ангела».
Вы много знаете, очень живо и образно говорите об этих вещах и очень можете меня наставить. Пожалуйста, не откажите мне в совете…» [Н. С. Лесков. Собрание сочинений. – М.: Художественная литература, 1958, т.11, с.291.].
Это написано человеку, о котором в справочном отделе к 11-му тому собрания сочинений Николая Лескова можно прочесть лишь следующее: звали его Михаил, по отцу – Иванович, родился в 1842 году, умер в 1899; литератор, театральный критик, историк русской старины. Ничего не прибавят к этому и существующие справочные издания, вышедшие в свет после 1917 года.
Если же обратиться к старым энциклопедиям, к русской периодике последней четверти XIX века, к книгам самого М. И. Пыляева и воспоминаниям его современников, то станет ясно – этот незаурядный человек и своеобразный писатель забыт не заслужено. Забыт он, конечно, не всеми. В книгах современных специалистов по минералогии, этнографии, искусствоведению, лингвистике, истории и литературоведению имя Михаила Пыляева встречается нередко. Правда, как правило, в списках использованной литературы. Так крупнейший советский языковед Виктор Владимирович Виноградов в работе «Стиль “Пиковой дамы”» дважды рекомендует своим читателям обратиться к книге М. И. Пыляева “Старое житье”. Искусствовед А. Каганович в исследовани о “Медном всаднике” вскользь говорит о Пыляевском «Старом Петербурге», где также изложена история создания бессмертного творения Фольконе. Помнят о Пыляеве еще и старые книжники. Те из них, кто сохранил на своих полках книги Михаила Ивановича, отзываются о нем с неизменной теплотой и восхищением. Но основной массе читателей его имя ничего не скажет. А ведь работал он именно на этого читателя – просто Человека-Читающего. Время, вычеркнувшее творчество Михаила Пыляева из истории литературы, поступило опрометчиво. Хотело оно или не хотело этого, но тем самым в значительной мере сделало беднее наше представление о русской культуре второй половины XIX века.
II
В Петербурге 1 января 1842 года у купца Ивана Пыляева родился сын. Вероятно, глава семьи остался доволен. Его небольшое дело (Пыляев был владельцем весьма известного в 30-е годы аптечного магазина и парфюмерной лавки под №33 в Гостином дворе по Садовой линии) нуждалось в наследнике. В семье ощущался средний достаток, и это заставило отца, когда Михаил подрос, определить сына в Реформатское училище при французской, голландской и немецкой протестантских церквях. Оно находилось на Мойке, вблизи Полицейского моста (ныне Народный мост). Следует сказать, что в 50-е годы XIX-го столетия далеко не во все учебные заведения принимали детей купцов. Гимназии с большой неохотой делали это. Существовавшее же петербургское коммерческое училище взимало за обучение непомерную плату – 300 рублей в год, а частный коммерческий пансион Гирста, находившийся на Васильевском острове, и того больше. Тогда как Реформатское училище ограничивалось тем, что получало 60 рублей в год за ученика. Первое время, инспектором училища был Гордак, старый немец, который за 25 лет жизни в России не выучил русского языка. Жил он в здании училища и являлся на уроки в резиновых калошах и шинели, одетой на голое тело.
«Гордак был превосходным преподавателем арифметики, - пишет в своих мемуарах Николай Александрович Лейкин, соученик и школьный товарищ М. И. Пыляева, - с отличной системой (решения больших задач в голове), но необычайно жестокий даже и для того времени учитель. Затрещины, удары по затылку, удары по щекам, дранье за волосы и за уши, наказание розгой по рукам и «по штанам» (ударяли обратной стороной розги) от него так и сыпались. Часто за большие провинности он заставлял провинившихся учеников самих таскать друг друга за волосы и наслаждался этим зрелищем. [Н. А. Лейкин в его воспоминаниях и переписке. – СПб., 1907, с.59-60.].
География, зоология, история, физика читались в училище на немецком языке. В старших классах преподавал немецкий язык и литературу Шельце – опрятный старик, судя по табличке на дверях его комнаты, доктор философии и теологии. Он не равнодушно относился к Шиллеру и Гете. Заставляя учеников читать наизусть что-то из «Валленштенова лагеря» или «Фауста» требовал от них больше эмоций, и тот кто жестикулировал, кричал, вращал глазами, получал высокую оценку.
«Шульце был большой комик, человек не злой и телесных наказаний придерживался, по обычаю, любя при этом оправдывать себя фразой: - У нас в Германии нас и не так еще драли». [Н. А. Лейкин в его воспоминаниях и переписке. – СПб., 1907, с.63.].
Русский язык и литературу у Михаила Пыляева вел Нувель, очень больной старик, который к тому же изрядно пил. Большей частью на уроках он спал, - но, а когда просыпался, требовал назубок рассказывать грамматику Греча. О Пушкине, Гоголе, Грибоедове, Лермонтове ученики от него не слышали. Под стать ему, в отношении зубрежки, был священник Михайловского замка Гавриил Розов, преподававший Закон Божий. Он говорил: «Что же, книга-то глупее тебя, что ты своими словами пересказываешь? Ты говори, как в книге написано. Ее умные люди писали». [Н. А. Лейкин в его воспоминаниях и переписке. – СПб., 1907, с.67.].
Любовью учеников пользовался учитель всеобщей истории и географии Фишер. Читал он свой предмет на немецком языке, но иногда объяснял и по-русски. Фишер ненавидел зубрежку. Уроки вел по записям, как в высшей школе, стараясь внятно и основательно растолковать ученикам все то темное и непонятное, что так часто они встречали на страницах всеобщей истории. «Он был противником телесных наказаний, но иногда ему их все-таки приходилось применять вследствие давления инспектора Гордака». [Н. А. Лейкин в его воспоминаниях и переписке. – СПб., 1907, с.67.].
Русская история в училище преподавалась на французском языке. К тому же учителем этого языка. «Помню, - пишет Н. А. Лейкин, - и учебник этой русской истории, изданный в Париже. Это была маленького формата книжечка, но довольно объемистая, в конце которой были вырезаны странички, описывающие царствование Павла I. При плохом знании французского языка, историю России никто из учеников так и не смог себе усвоить и ничего из нее не знал». [Н. А. Лейкин в его воспоминаниях и переписке. – СПб., 1907, с.72-73.].
Поначалу Миша Пыляев как и его товарищ Коленька Лейкин, плохо зная немецкий язык, ходил в отстающих и сидел в классе на последней скамейке. То было место лентяев и русских учеников! Классы в училище содержались грязно. По углам висели пауки и на переменах ученики забавлялись тем, что кормили их пойманными мухами.
Прошло два года, прежде чем училище изменило свой облик. Заболел и умер Гордак. Радости учеников не было предела. В новом учебном году училище возглавил Давид Морган. Николай Лейкин рассказывает: «Классы в училище были отремонтированы заново, прибавились шкафы с физическими инструментами и другими наглядными учебными пособиями, в классах висели неободранные карты, на стенах появились картины по зоологии и ботанике, и некоторых учителей уже не было. Исчезли учителя русского и французского языков. Наступила эпоха реформ. Русский язык и литературу в 3-х старших классах преподавал Н. С. Васильев – человек не старый, сердечный, умный, любящий свое дело. Он тот час же начал нас знакомить с Пушкиным, Гоголем, Жуковским. Преподавание французского языка взял на себя сам инспектор, Давид Марго. Это был человек средних лет, высокий, красивый брюнет с бакенбардами. Манера его преподавания была настолько прекрасна и умна, что мы, ученики, в какой-нибудь месяц продвинулись вперед дальше, чем при его предшественнике в целый год. Оставшиеся от гордаковской эпохи учителя подтянулись, стали сдержаннее. Телесные наказания сделались реже.
…Перед первым уроком Марго произнес нечто вроде речи на немецком языке (говорил он одинаково хорошо и на французском и на немецком языках и очень плохо по-русски), в которой упомянул, что он не сторонник телесных наказаний и на ленивых будет действовать добрым советом и лаской. Но что произошло в первое время после этого? Самые ленивые, не опасаясь уже телесных наказаний, окончательно перестали учить уроки, шалости удвоились. Инспектор Марго стал исключать из училища особенно закоренелых, чего прежде не было. Чистка подняла училище». [Н. А. Лейкин в его воспоминаниях и переписке. – СПб., 1907, с.80.].
Еще одно новшество появилось с приходом Давида Марго – инспектор завел при училище пансион. В число его воспитанников, а их было всего лишь десять человек, попали Михаил Пыляев и Николай Лейкин. Марго занимался с ними сам. Ему помогал воспитатель француз Безюше.
«Занятия вечерами шли в тех же классах по окончании дневных уроков, - читаем в книге Н. А. Лейкина. – Жилось семейно. За обедом ученики садились вместе с семейством Марго… Мадам Марго разливала суп, сам Марго резал говядину. За обедом разговоры происходили на французском языке. После обеда давали всегда часа полтора на игру. Раз в неделю после обеда приходил учитель танцев, чего для приходящих учеников в училище не полагалось». [Н. А. Лейкин в его воспоминаниях и переписке. – СПб., 1907, с.85.].
Очевидно то, что Иван Пыляев на образование сына денег не жалел. Но не в пансионе Марго родилась и окрепла у Миши Пыляева тяга к знаниям. Она пришла к нему в облике книги. Нельзя с определенностью сказать, была ли библиотека в доме Ивана Пыляева. Обычно, купцы-гостинодворцы книг у себя не держали. Считали это баловством, а если кто из них и любил читать, то брал их за определенную плату в библиотеках, что в ту пору были при каждой лавке букиниста. Миша часто бегал в книжный магазин Терского, который находился вблизи Гостиного в Чернышовом переулке в доме Пажеского корпуса. Там часами просиживал у полок с книгами другой любознательный подросток – Алеша Иванов, будущий поэт, писавший под псевдонимом «Классик». Этот магазин сгорел во время пожара 1862 г. Вослед книгам в жизнь Михаила Пыляева вошел театр. В магазин отца часто наведывалась шумная компания актеров Александринского театра. Они покупали у Ивана Пыляева пудру, помаду, духи. При этом много говорили о театре, литературе, живописи. Знакомство с ними и помогло Мише попасть за кулисы императорского театра.
Вот что рассказывает Иван Федорович Горбунов, друживший с Михаилом Пыляевым, а в 50-е годы актер на вторые роли Александринки, но в дальнейшем – человек, о котором современники говорили - вся Россия знала Горбунова: «Мишу помню давно, за кулисами у нас в Александринском театре он сделался своим человеком. Носил нам из отцовской лавки в Гостином дворе парфюмерию. Его все любили, и когда Миши не было за кулисами как будто кого-то не хватало». [А. А. Плещеев. Что вспомнилось. – СПб.,1914, с.127,161].
Пыляев был благодарным зрителем, и неплохим актером. Николай Лейкин вспоминает, что в пансионе Марго «иногда, в часы игры, ученики устраивали нечто вроде спектаклей, показывая фокусы с платками, монетами, картами». [Н. А. Лейкин в его воспоминаниях и переписке. – СПб., 1907, с.87.]. Одним из непременных участников этих представлений был Миша Пыляев, у которого все это здорово получалось!
Весной 1859 года Михаил Пыляев получил свидетельство об окончании Реформатского училища. Учиться дальше не пошел – стал помогать отцу в ведении хозяйства.
III
После смерти Николая I по Петербургу, а затем и по России, поползли слухи о реформах. Заговорили об освобождении крестьян. Причем не шепотом, как прежде, а в голос, без оглядки на квартального надзирателя. Но в то, что крестьянам дадут волю, в купеческой среде мало кто верил. А когда узнали, что Александр II подписал манифест от 19 февраля, то «ждали беспорядков в Петербурге; говорили, что, наверное, освобожденный крепостной народ разобьет кабаки, но уличных беспорядков не было. Кабаки остались целы, хотя пьяных в этот день было действительно много». [Н. А. Лейкин в его воспоминаниях и переписке. – СПб., 1907, с.116,117.].
Игра в либерализм, что так нравилась поначалу просвещенному самодержцу и его окружению, сослужила хорошую службу русской журналистике. Благодаря этому цензурный комитет стал смотреть сквозь пальцы на такие выступления печати, за которые в «добрые» времена Николая Павловича издателя и автора ожидала, по меньшей мере, Петропавловская крепость. Именно тогда поэту В. С. Курочкину и карикатуристу Н. С. Степанову удалось получить разрешение на издание сатирического журнала «Искра». В их доме стали собираться литераторы, актеры, художники; велись оживленные споры о политике, истории, литературе. Часто среди гостей Василия Степановича видели молодого человека непривлекательной наружности. Хозяин дома всегда радушно его принимал. Все знали, что зовут его Миша, он из купеческой семьи. Знали так же и то, что он ничего не пишет, а интересы у него так широки, что кое-кто, видимо, скептически улыбался. Но сам Василий Степанович Курочкин, равно как и его брат – Николай Степанович (переводчик итальянского поэта Дусти и одно время редактор «Иллюстрации» Баумана), всячески поощряли увлеченность, с какой Миша Пыляев стремился узнать как можно больше.
В магазине отца Михаил проводил семь часов в день. Купцы-гостинодворцы начинали торговать, как правило, с 10 часов утра, а закрывали свои лавки в 5 часов вечера. В зимнюю пору торговля заканчивалась в 16 часов. Не имея возможности продолжать образование в университете, так как в семье случилось горе – единственная сестра Михаила лишилась рассудка, Пыляев все свободное время отдавал книгам. Читал по ночам, а днем бегал по букинистам и толкучим рынкам, где покупал рукописные сборники, книги, гравюры. Тогда еще среди ветоши и пыли можно было разыскать и купить за бесценок редчайшие издания по русской истории, интерес к которой уже развился в будущем авторе «Старой Москвы» и «Старого Петербурга». Постоянная работа над собой сделала М. И. Пыляева образованейшим человеком. Современники так говорили о нем: «Обладая феноменальной памятью, Пыляев не нуждался в энциклопедическом словаре для справок: он не только помнил факты, имена, но знал годы рождения и смерти и биографические подробности из жизни знаменитых государственных деятелей, известных ученых, литераторов, артистов и др. Запас его сведений по самым разнообразным предметам был так велик, что не раз профессора обращались к нему». [А. А. Плещеев. Памяти М. И. Пыляева. //Исторический вестник, 1899, №3, с.966-976].
В Петербурге многие знали Пыляева. Среди его знакомых были жокеи и литераторы, специалисты по минералогии и медицине, спортсмены и собиратели книг, гравюр, монет, бронзы, старинных музыкальных инструментов. Всех их удивляет и подкупает в этом молодом человеке не только его эрудиция, но и неподдельная доброта, умение сопереживать как чужую радость, так и чужую боль. И вдруг Михаил Иванович исчез из столицы – уехал слушать лекции в Харьковский университет…
Друзья всполошились, но толком так и не узнав от родных Пыляева, успокоились. Вернулся же он в Петербург лишь в начале 70-х годов. По дороге в Харьков - Пыляев занимался медицинской практикой в Воронежской и Орловской губерниях. После Харькова – изъездил весь Кавказ. Затем отправился в Турцию, а оттуда – в Египед. Потом был Алжир, откуда он попал в Европу, где знание немецкого языка дало возможность ему на правах вольнослушателя посещать университеты. Вернувшись домой, Михаил Иванович Пыляев, конечно же, не без влияния друзей и, прежде всего, с легкой руки братьев Курочкиных, начинает писать для газет. Сказалось на этом решении, видимо, и то, что путешествие Михаила оказалось обременительным для семьи Пыляевых в финансовом отношении. Нужно было его отрабатывать, да и книги, без которых он уже не мог жить, требовали денег. И вот с начала 70-х годов в «Суфлере», «Петербургском листке», «Театральном мирке», «Петербургской газете», «Правительственном вестнике», «Родине», «Труде», «Севере», «Московском листке» и в других изданиях, которые в то время в России появлялись и исчезали, что грибы в лесу, стали печататься статьи Пыляева по истории русского театра, отчеты о художественных выставках, заметки о бегах, очерки из быта столицы. В основном эти газеты и журналы были своего рода «поганками» и «мухоморами», но русский обыватель ними питался, и как не странно, оставался «жить».
В письме к Л. Н. Толстому Николай Лесков называет «Петербургскую газету» серым листком, который читают «300 тысяч лакеев, дворников, поваров, солдат и лавочников, шпионов и гулящих девок». [Л. Н. Толстой. Переписка с русскими писателями. – М.: Художественная литература, 1962, с.523.].
Не случайно, редакторы требовали от своих сотрудников хлесткого и бойкого материала, основанного на сплетнях, слухах, пересудах, т.е. на дешевой сенсации. По этой части особенно отличался издатель, редактор и фельетонист «Петербургского листка» А. А. Соколов. Его театральные рецензии за подписью «Театральный Нигилист» читались в конце 60-х годов нарасхват. Успех «Петербургского листка» был в уменьшенном виде первообраз успеха «Нового Времени». [В. С. Лихачев. Литературно-политическая исповедь. //Новое слово, 1909, №11, с.87.].
IV
Выпуском «Русского календаря за 1872 г.» начинается издательская деятельность Алексея Сергеевича Суворина. С одобрения Н. А. Некрасова, за небольшую плату он приобрел в 1875 году право на издание газеты «Новое время».
«Поручил все дела жене, - пишет М. П. Чехов, - а сам отправился корреспондентом на (русско-турецкую) войну. Проникнув в штаб сербского князя Милана, он завязал там отношения и стал из первых же рук получать мельчайшие подробности сражений и посылать их для напечатания в свою же газету «Новое время». Жена отравляла ее прямо в пачках на войну, и там же ее расхватывали в розницу свои же офицеры-русские в каких-нибудь полчаса. Только из нее они узнавали подробности тех сражений, в которых участвовали… Это и было залогом успеха газеты». [М. П. Чехов. Вокруг Чехова. – М.: Худож. лит.,1981, с.116].
Так начиналась жизнь издания, которое с первых же дней своего существования стало образцом «бойкой торговли на вынос и распивочно». [В. И. Ленин. ПСС, т.22, с.44.].
М. Е. Салтыков-Щедрин окрестил газету, дав ей прозвище «Чего изволите?». И за 42 года существования, «Новое время» ни разу не подвело своего крестного. Да и как тому быть, если Михаил Евграфович хорошо знал умного, талантливого, но беспринципного владельца газеты, для которого «слава – прекрасная вещь, но, кроме того, чтобы ею пользоваться в течении всего одного года, надо 365 раз и обедать! Поэтому надо денег!» [Дневник А. С.Суворина. – М./П., 1923, с.97.].
По мнению В. И. Ленина, подобная философия и превратила Суворина бедняка, либерала и даже демократа в начале своего пути, в миллионера, самодовольного и бесстыдного хвалителя буржуазии в конце этого пути… Это в статье «Карьера»…
Сам же Суворин в письме к В. М. Дорошевичу пишет о себе так: «Чехов говорил мне, что я очень хорошо пишу либерально, но совсем плохо, когда пишу консервативно. Но я имею основание думать, что больше написал либерального, чем консервативного, да и когда писал консервативно, так для того, чтобы очистить место для либерального». И далее: «Я превосходно знаю его (Нового времени) слабые стороны, но исправить этого не мог. Оно носит печать моей личности, а выше себя не пригнешь». [А. П. Чехов ПСС в 30 том. Письма, т.2, с.402.].
Но современники знали и другого Алексея Суворина.
Антон Павлович Чехов говорил о нем: «Суворин замечательный человек нашего времени». [А. П. Чехов ПСС в 30 том. Письма, т.2, с.215.]. Причем слово ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ – выделял!
В письмах Антона Чехова мы находим и такую характеристику А. С. Суворина: «Это большой человек. В искусстве… работает чертовским чутьем и горит страстью. Он плохой теоретик, наук не проходил, многого не знает, во всем он самоучка – отсюда его… неиспорченность и цельность, отсюда самостоятельность взгляда. Будучи беден теориями, он поневоле должен был развить в себе то, чем богато наделила его природа, поневоле он развил свой инстинкт до размеров большого ума». [А. П. Чехов. ПСС в 30 том. Письма, т.2, с.297.].
V
Именно к этому, не равнодушному к чужим способностям и трудолюбию, человеку, хотя и дельцу по натуре, пришел Михаил Пыляев с рукописью первой своей книги. Она увидела свет в издательстве А. С. Суворина в 1877 году, и называлась «Драгоценные камни, их свойства, местонахождение и употребление». Работал над ней Михаил Иванович в Сибири, куда он ездил с хозяином золотых приисков в Томской и Енисейской губерниях генералом Вениамином Ивановичем Асташевым, и где собрал богатую коллекцию минералов.
На рубеже 40-х годов XIX столетия пайщиком компании «Асташев и КО» был не кто иной, как шеф жандармов Бенкендорф. [Семевский В. И. Рабочие на сибирских золотых промыслах. – СПб., 1898, т.1. с.33.]. Это позволяло Асташеву арендовать лучшие золотоносные участки. После смерти Бенкендорфа царское правительство так же не забывало Асташева: « Во время управления Алтайским горным округом Н. И. Эйхвальдом лучшие золотоносные площади округа, до тех пор изъятые из эксплуатации, в 1880 г. были отданы в аренду В. И. Асташеву и КО». [Семевский В. И. Рабочие на сибирских золотых промыслах. – СПб., 1898, т.2. с.88.].
В жизни Михаила Пыляева близость с Асташевым играла большую роль. Знакомству их способствовало то, что генерал был известен петербургским книжникам как редкий знаток и собиратель старинной гравюры.
«Судьба столкнула и сблизила этих двух прекрасных людей, понявших и оценивших друг друга, - читаем у современника, - совершенно случайно. Асташев был очень болен, и его собирались везти за границу, но Михаил Иванович упросил его отложить отъезд, и помог ему своим советом. Генерал быстро встал на ноги, поправился и был бесконечно признателен Михаилу Ивановичу… В свою очередь и Пыляев был предан Асташеву, глубоко уважал его и восторженно отзывался об его простоте, человечности и добром сердце». [А. А. Плещеев. Памяти М. И. Пыляева. //Исторический вестник, 1899, №3, с.966-976].
Часто Михаил Иванович использовал близость к богатому и влиятельному Асташеву, помогая своим литературным друзьям. У Николая Лескова находим: «Подпрапорщик Андрей Николаевич Лесков 16 сентября произведен в офицеры с переводом в Новгород. Это (т.е. перевод) стоил неимоверных усилий М. И. Пыляева и генерала Асташева». [Н. С. Лесков. Собрание сочинений. - М., 1958, т.11, с.349.].
Возвращаясь к первой книге М. Пыляева, следует сказать, что готовя рукопись в печать, он постоянно советовался со специалистами по минералоги професором П. В. Еремеевым и академиком Н. И. Кокшаровым, автором 12-томного издания «Материалов для минералогии России».
С выходом – книга сразу нашла своих читателей. Их привлекло в ней не наличие специальных знаний, а живой рассказ о камнях с их порой удивительными историями. Каждая строчка книги дышала увлеченностью, за каждым словом ощущался добросовестный труд ее автора. Книгу раскупали. И Пыляев подумывал о переиздании ее, что он в последствии сделал дважды: в 1889 и 1896 годах. К тому же в каждое новое издание Михаил Иванович вводил вновь найденные материалы, увеличивая объем книги.
VI
Когда в 1879 году Пыляев стал постоянным сотрудником «Нового времени», его уже знали и ценили в редакциях столичных газет. Но у Суворина он был новым сотрудником, и значит, платили ему как начинающему – пятачок за строчку. Антон Чехов писал одной литературной даме, что давно уже заведено в «Новом времени» начинать с пятачка, потом постепенно повышать, «как чиновников на службе, будь то хоть сам Шекспир». И далее: «Когда мне будет 80 лет, Вам 90, мы будем получать по червонцу за строчку». [А. П. Чехов. ПСС в 30 том. Письма, т.4, с.238.].
А Михаил Пыляев не умел выпрашивать гонорары, и часто довольствовался лишь тем, что его печатали.
Интересы его определились… Он посещал выставки ПЕРЕДВИЖНИКОВ, театры, толкучие рынки… И там, в пыльных лавчонках букинистов, то и дело находил вещи и книги, которые сильнее и сильнее привязывали его к письменному столу, подсказывая сюжеты для все новых и новых «невыдуманных рассказов».
VII
Интерес к отечественной истории у русской читающей публики был велик. Это связывали с поражением в Крымской войне и ростом национального самосознания, с появлением на арене общественно-политической борьбы разночинца и просветительской деятельностью крупнейших русских историков С. М. Соловьева и Н. Костомарова.
Со смертью Николая I исчез запрет на XVIII век. Из учебников перестали вырезать главы посвященные царствованию Павла I. Появились специальные исторические журналы «Русский архив» П. Бартенева и «Русская старина» М. И. Семевского. В них печатались документы министерства внутренних дел, переписка дипломатов, становились достоянием гласности архивы крупных государственных деятелей России. Но то, что вдохновляло и радовало специалистов, нагоняло сон и вселяло раздражение в рядового читателя. Ощущалась настоятельная потребность в популярном историческом журнале. И не случайно, когда он появился, на просьбу редактора С. Н. Шубинского сотрудничать, откликнулись С. М. Соловьев, Н. И. Костомаров, Д. И. Иловайский и другие выдающиеся русские историки. Название «Новая и старая Россия» дал ему В. С. Курочкин, издавать стал Грацианский, но просуществовал журнал всего четыре года, т.е. с 1875 по 1879 г.
С. Н. Шубинский ушел к Суворину, «который надумал издавать журнал с не совсем удачным названием «Исторический вестник». [Б. Глинский. С. Н. Шубинский. //Исторический вестник, 1913, №6, с.10.].
После недолгих проволочек в министерстве внутренних дел, управляющий по делам печати подписал распоряжение на издание историко-популярного журнала, первый номер которого вышел в 1880 году. Его редактор Сергей Николаевич Шубинский считал, что «публике нужны не идеи и не руководство ею, а кое-какие общественные сведения, картинки из жизни, и так, между прочим, для немногих подпищиков – статьи с направлением. Публика наша немногим выше молодых людей, окончивших гимназии. Для них нужно писать удобопонятно о доступных предметах, живые рассказы и воспоминания…». [А. И. Фаресов. Годовщина смерти С. Н. Шубинского. //Исторический вестник, 1914, №6, с.954.].
Как видим, журнал родился с довольно определенным выражением лица. И, на удивление, оно не менялось в течение всей 37-летней истории существования «Исторического вестника».
Уже в первых книжках журнала можно встретить статьи и очерки Пыляева. В них он рассказывал о Петербурге, делился с читателями тем, что ему удалось узнать о старых постройках города, передавал легенды с ними связанные.
VIII
У Суворина в 1887 году вышла в свет вторая книга М. И. Пыляева «Старый Петербург». В предисловии к ней он пишет: « В настоящей книге собраны сведения об истории и жизни Петербурга в конце XVIII и начале XIX столетий. Источниками для нашего труда служили не одни только русские и иностранные сочинения, но и изустные рассказы петербургских старожилов. Большая часть рисунков, приложенных к настоящему изданию и помещенных в тексте его, появляются в печати первый раз и воспроизведены с редких оригиналов, принадлежащих Петру Яковлевичу Дашкову, который любезно предоставил нам возможность пользоваться его богатым собранием гравюр, относящихся к бытовой истории Петербурга». [М. И. Пыляев. Старый Петербург. – СПб., 1887, с.1.].
Эта объемная работа не охватила всего накопленного Михаилом Ивановичем материала. Потому он стал готовить к печати следующую книгу, озаглавив ее «Забытое прошлое окрестностей Петербурга». В магазинах «Нового времени» она появилась в 1899 г. На первой странице автор снова обратился к читателя: «Как эти очерки составились, так я их и перенес в книгу, без переделок и без малейших претензий на ученую серьезность. Если моя книга займет внимание читателей и хоть отчасти поможет им вспомнить или даже, может быть, узнать «забытое» прошлое, то я достиг своей цели и нечего другого не желаю».
В этих скупых словах весь Пыляев. Они во многом объясняют, почему в книгах у него нет глупого любования своими знаниями, нет претензий на открытие Америки, но есть человек, который рассказывает вам ясно, просто, доходчиво о том, что было когда-то. А хорошо или плохо жили люди в старину – пусть решает читатель. Дело автора рассказать…
И мы узнаем от Пыляева, что екатерининская знать любила посещать эрмитажные собрания, а «вельможи со способностями выделывать различные гримасы и изменять свою физиономию, особенно ценились на этих вечерах и получали в шутку разные военные чины. Так барон Ванжура вместе с кожей спускал до бровей свои волосы и как парик передвигал их направо и налево; за это качество он получил там звание капитана. Сама государыня тоже умела спускать правое ухо к шее и опять поднимать его вверх; за эту способность она числилась только поручиком». [М. И. Пыляев. Забытое прошлое окрестностей С.-Петербурга. – СПб., 1889, с. 209.].
К 1891 году библиофилы получили от А. С. Суворина удивительный подарок – изданную на веленевой бумаге с 132 гравюрами книгу М. И. Пыляева «Старая Москва», а еще через год – у книготорговцев можно было встретить небольшой новый томик того же автора. Имел он длинное название «Старое житье. Очерки и рассказы о бывших в отошедшее время обрядах, обычаях и порядках в устройстве жизни» и раскупался охотно. Со страниц книги читатель узнавал, что в XVII столетии простой народ в еде довольствовался ржаным хлебом с чесноком и ячменной кашицей, а щи были роскошью, тогда как русский барин любил причудничать в еде. «В старой Москве, - пишет М. И. Пыляев, - лукуловскими обедами отличался сын графа Валентина Мусина-Пушкина, обладатель более чем сорока тысяч крестьян… Расточительность его на все редкое съестное доходила до того, что он выкармливал индеек на трюфелях, а телят отпаивал на сливках и держал их в люльках, как новорожденных младенцев. Домашняя его птица, предназначенная к столу на убой, в корм на место овса и круп получала лущенные кедровые и грецкие орехи и на пойло, вместо воды, сливки и рейнское вино».
В очерке «Моды и модники старого времени читаем: «Русские женщины не заботились ни об изяществе формы, ни о вкусе, ни о согласи цветов, лишь бы блестело и пестрело. В их одеждах не было талии, они были мешками. О том, чтобы платье сидело хорошо, не имели понятия. По мнению русских, красота женщины состояла в толстоте и дородности; женщина стройного стана не считалась красавицею; напротив, ей предпочитали мясистую и тучную. По свидетельству иностранцев, русские считали особенною красотою, чтобы у женщин были продолговатые уши и некоторые записные красавицы вытягивали их себе насильно».
А вот рассказ Пыляева об одном русском оригинале: «Богатый чудак (Прокопий Акинфеевич) Демидов рядил в ливрею прислуживающих за столом лакеев так, что она бросалась всем в глаза: одна половина ее сшивалась из галунов, другая из самого грубого сукна; одна нога лакея обувалась в шелковый чулок и изящный башмак, другая в лапоть. В великолепный сад его, в котором было собрано более двух тысяч редких растений, допускались все, но заметив, что дамы в нем рвут плоды и редкие цветы, он однажды снял статуи и на место их поставил обнаженных мужиков. Разгневанный за что-то на одного из своих зятей, он прислал к нему на званный обед наполненный червонцами мешок и живую свинью, приказав ее угощать за столом, как бы его самого». У него был партнер для игры в карты: армянин, известный в Москве под именем Тарас Макарович, страстный игрок и пьяница. «Демидов играл с ним в карты, отмечая выигрыш на его лице углем, и нередко, напоив мертвецки пьяным, он отвозил домой в гробу, этого партнера вместе с выиграшем».
Подобных особей М. И. Пыляев описал в своей последней книге, название которой взял у Е. Карновича.
«Замечательные чудаки и оригиналы» вышли из печати за год до смерти Михаила Ивановича. В этой книге среди прочего, есть и такой забавный анекдот: «Денис Давыдов рассказывает, что когда Ростопчин представлял Карамзина Платову, атаман подливая в чашу свою значительную долю рома, сказал: «Очень рад познакомиться, я всегда любил сочинителей, потому что они все пьяницы».
IX
С 1884 года Михаил Пыляев живет в доме №22 по Фонтанке. Занимает две комнаты, обходится без прислуги.
«В комнате, заваленной книгами, помещался письменный стол Пыляева, с грудой бумаг, обрывков, записочек, книжек, гравюр и пр.; и два кресла, диван и кровать. Вот и вся обстановка приюта литературного труженика, где он работал по ночам часто до пяти, шести часов утра.
Приют этот был гостеприимным для тех, кто допускался в него, а гостей Пыляев не любил….
По своей натуре Пыляев был жизнерадостным человеком, обладавшим юмором и наблюдательностью, проявлявшимися у него постоянно в разговоре. Он многим давал меткие, типичные прозвища, подмечал людские слабости и был очень разборчив в знакомствах.
Пыляев был далек от всяких литературных историй и сплетен, и когда его незаслуженно обидел один журналист, он писал мне за границу: «Бог с ним, я на него не сержусь, он человек ранее всего легкомысленный. Жизнь наша не так долговечна, и жалки те люди, что носят в сердце месть и зло» - так вспоминает Пыляева А. А. Плещеев, человек очень близкий ему по духу.
Некоторые современники с иронией отзывались о «лукаво-искательном» Михаиле Ивановиче. Андрей Николаевич Лесков, сын Николая Лескова, все немого объяснить себе, что же связывает его отца с Пыляевым. Почему Николай Лесков, знаменитый писатель, столько времени отдает этому человеку – редактирует чуть ли не каждый его очерк, ходатайствует перед Сувориным об издании книги Пыляева, даже выговаривает Суворину за пренебрежительное отношение к Михаилу Ивановичу…
Конечно, здесь была личная привязанность к доброму, мягкому человеку, которому Николай Семенович прощал все: и не совсем уверенное владение русским синтаксисом, и грамматические ошибки, и сложности с организацией для печати уже записанного материала.
«Рукописи вашей приготовил к печати 38 листов, - писал Н. Лесков 27 августа 1888 года Михаилу Пыляеву. – До сих пор наделил 14 глав. Это несколько оживляет течение материи. Ошибки и поспешности изложения везде исправил. Есть периоды с двумя деепричастиями и причастием прошедшим, это оставить невозможно. Есть такое: «Идя к нему, проходя через двор, надо было идти…» Есть места по недосмотру совсем непонятные; является сказуемое, а подлежащее, вероятно, только подумалось, а не написано…» [А. Н. Лесков. Жизнь Н. Лескова. – М.,1954, с.624.].
Лесков работал над рукописями своего друга до самоотречения. Пыляев же помогал ему в розыске тех или иных источников, нужных для задуманной повести или рассказа. А однажды, Николай Семенович просто списал случай из жизни Михаила Пыляева. Этот рассказ, получивший название «Под рождество обидели», понравился Льву Толстому, и он написал в одном из писем Черткову: «Это лучше всех его рассказов». [Л. Н. Толстой. ПСС., т. 87, с.68.].
Со временем Толстой изложил этот рассказ для «Круга чтения». Сохранилась даже звукозапись этого рассказа. У толстого он называется «Воров сын», и читает Лев Николаевич его детям Яснополянской школы.
Что касается не совсем дружеских отношений Михаила Пыляева с правописанием, то в мировой литературе он не одинок.
Уилки Коллинз, будучи уже известным писателем, признавался: «Я до сих пор пишу с самыми невероятными орфографическими ошибками, а с грамматикой у меня творится нечто ужасное. Поверьте, что наборщикам приходится исправлять мои ошибки». [Х. Пирсон. Диккенс. – М., 1963, с.297.].
X
Умер Михаил Иванович Пыляев неожиданно. 1 февраля 1899 года его еще видели работающим в Публичной библиотеке. А четвертого и пятого февраля все газеты Петербурга и Москвы сообщили о том, что «3 февраля, в 7 часов вечера, скончался от аневризмы сердца известный литератор Михаил Иванович Пыляев. После сильного сердечного припадка, случившегося накануне, покойный впал в полудремотное состояние, изредка прерывавшееся проблесками сознания. Смерть наступила тихо, без всяких видимых страданий». [С-Петербургские ведомости от 5 февраля 1899 г.].
6 февраля «Петербургский листок» писал: «Вчера, 5-го февраля, опустили в землю тело известного литератора М. И. Пыляева. Утром, около 10 часов, в квартире покойного собрались друзья и почитатели… Из литераторов были А. А. Плещеев, П. В. Быков и многие другие. После краткой литии гроб и тело был вынесен друзьями покойного на руках из квартиры и установлен на траурную колесницу. Печальный кортеж направился по Фонтанке, Владимирскому и Загородному, по направлению к Метрофаньевскому кладбищу. На кладбище гроб был внесён в церковь. На отпевании присутствовали многие литераторы и публицисты. М. И. Пыляев похоронен рядом со своей матерью».
Сейчас останки М. И. Пыляева покоятся на Волковом кладбище в Ленинграде. Маленький аккуратный холмик с мраморной табличкой, на которой с трудом читается имя Пыляева. Он находится в тени помпезного памятника поэту Апухтину.
Когда Пыляев умер, на его столе осталась рукопись незавершённой книги «Анекдоты и случаи из жизни А. С. Пушкина». Он хотел её издать к Пушкинским торжествам.
XI
В «Большой энциклопедии Южакова» за 1901 год сказано, что «произведения Пыляева носят преимущественно анекдотический характер». Похвала это или порицание? Как рассказывает Вениамин Каверин, под словом анекдот в XIX веке подразумевалась короткая история не предназначенная для того, чтобы непременно рассмешить… скорее заинтересовать.
Именно для того, чтобы заинтересовать читателя, заставить его поразмыслить, рассказывал свои невыдуманные истории самобытный русский писатель Михаил Пыляев. И он, говоря о себе, мог бы с полным правом повторить слова Проспера Мериме: «В истории я люблю только анекдоты, а из анекдотов предпочитаю такие, в которых, как мне подсказывает воображение, я нахожу правдивую картину нравов и характеров данной эпохи».
1977-2003
Рассказ Николая Лескова "Под Рождество обидели" читайте - http://goo.gl/lCmfwN
|
