ПРОТ. В. В ЗЕНЬКОВСКИЙ. История русской философии. Том II. Париж. 1950. (478 стр.).

Труд проф. В. В. Зеньковского, который покойный С. Л. Франк, давший прекрасную характеристику 1-го тома, справедливо назвал «первой историей русской философии», был закончен уже через 2 года после выхода первого тома. Второй том вполне оправдывает ожидания, которые сложились у читателей при чтении первого тома. Более того — второй том удался автору еще лучше первого. Он посвящен весьма увлекательному периоду истории русской мысли: концу 19-го и началу 20-го века. Здесь автор избежал таких досад­ных пробелов, как в первом томе, при работе над которым он не мог достать, например, ни всех сочинений такого крупного мысли­теля, как П. Юркевич, учителя Вл. Соловьева, ни всей литературы о нем, или не мог посвятить достаточно места философии древ­ней Руси.

Русская философская мысль конца 19-го века стоит с одной стороны под знаком влияния идей Владимира Соловьева, первого крупного русского систематика, с другой открывает начало действительно серьезного и плодотворного усвоения западно-европей­ских философских течений. Начало 20-го века приносит дальнейший расцвет философского творчества. Разделение книги на две части несколько условно: в первую часть, посвященную 19-му веку, попали авторы, вся деятельность которых протекала в 20-м: Лосский, Гес­сен, Гурвич, Яковенко и др. Правда, всякие чисто хронологические разделения почти всегда вынуждены или разрушать хронологические рамки или разрывать смысловую связь явлений. Автор пошел здесь по пути несколько искажающему перспективу исторического раз­вития.

Если оставить в стороне эту частность построения книги, то надо признать книгу в целом выдающимся явлением. Иногда читатель- специалист хотел бы в частностях несколько изменить освещение, но ведь трудно найти книгу, при оценке которой не играла бы роль «точка зрения» читателя-критика.

Как и в первой части, автор вынужден за недостатком места излагать только основные проблемы каждой философской системы. Но зато его критика оставляет более сильное впечатление, так как и в ней он останавливается только на основных идеях, не затрагивая деталей. В первом томе были подчеркнуты некоторые основные идеи русской философии (мне эти страницы первого тома не представля­ются особо убедительными). Во втором, в критических замечаниях, автору хочется отметить также общие черты в недостатках новейших русских философских построений, — это ему удается сделать весьма убедительно. Основной недостаток именно тех систем, которые во многом особенно близки Зеньковскому — увлечение идеей «всеедин­ства», которую Зеньковский возводит к Соловьеву. Мне представ­ляется, что корни этого увлечения часто лежат непосредственно го­раздо глубже в прошлом, — в увлечении мистикой и «немецким идеализмом» (особенно философией Шеллинга и Гегеля), а иногда восходят прямо к одному из общих источников и мистики и немецкого идеализма — Плотину. Зеньковский совершенно справедливо указы­вает на то, что в последовательном развитии идея всеединства при­водит к пантеизму. Отвержение пантеизма, однако, не покажется обязательным каждому читателю книги. Сам автор примыкает к уче­нию о «Софии», не очень удачно называемому «софиологией», но в особом видоизменении, основы которого намечены в книге в критике других «софиологических» построений. Пока трудно высказать об этом видоизменении определенное суждение, так как отсутствие де­тального обоснования не позволяет судить, насколько у автора есть, кроме чисто богословских,- философские аргументы в пользу его взглядов.

Очень удачна характеристика позитивистов и критика советского истолкователя идей тех русских ученых (Сеченова, Павлова), кото­рые в Советской России безоговорочно признаны материалистами, хотя, как показывает автор, такая интерпретация основана только на натяжках и передержках.

Кроме основных линий развития русской мысли, кратко охарак­теризованных выше, автор подробно останавливается на ряде течений и отдельных мыслителях, не укладывающихся в эти рамки. Особенно интересны остававшиеся без внимания широких кругов и теперь почти забытые всеми, «роме специалистов, мыслители арх. Никанор (Бровкович), профессора Несмелов и Тареев. Проф. Зеньковский напрасно не отмечает популярной попытки последнего дать философ­скую интерпретацию христианства, произведшую в свое время (около 1912 г.) значительное впечатление именно на внецерковные круги читателей. Очень хорошо изложены также те системы русских мысли­телей, которых автор объединяет под именем «системы всеединства»: это системы о. П. Флоренского, о. С. Булгакова, Л. Карсавина и С. Л. Франка, — последнего автор, по моему мнению, совершенно справедливо считает самым крупным мыслителем за все время развития русской философской мысли.

Очень ярка также характеристика философии Льва Шестова. Пожалуй, слишком сурова, в обоих случаях остроумная, критика ин­туитивизма Н. О. Лосского и позитивизма В. Лесевича. В общем картина получается очень полная и яркая. Автор не игнорирует и со­ветской философии и философских течений в русской науке. К сожа­лению, он не останавливается на отражениях философии в изящной литературе. Это, конечно, особая и трудная тема, — но в литератур­ных течениях этой эпохи ведь отражений очень много, сильны они у символистов, но есть они и у «футуристов» (Маяковский находился под несомненным влиянием Федорова). Между тем, во втором томе упоминаний о таких отступлениях меньше, чем в первом.

Некоторых недостатков автору не удалось избежать. Основным является тот же, что и в первом томе: недостаточно прослежены генетические связи между отдельными системами идей. Поэтому книга в некоторых частях дает собрание отдельных, иногда блестя­щих, очерков, но не «историю». Подчеркну — «в некоторых частях»!

Есть и некоторые пробелы. Единственным существенным яв­ляется неполнота изложения философских взглядов замечательного минералога, акад; В. И. Вернадского (который, кстати, умер не в 1937 году, а в 1945, после второй мировой войны). Автор посвящает несколько страниц его методологическим взглядам, также весьма интересным, но в последние десятилетия жизни Вернадский дал очерк очень оригинальной философии природы, детально проанализировав роль жизни (живых существ) в экономии неживой природы («био­сфера»), а в последних своих работах дал и основы такого же ана­лиза роли (человеческого) сознания, разумного творчества, изменяю­щего природу («ноосфера» — от греческого слова «нус» — «ум» или «дух»). Забыт автором и московский биолог,проф. В. Карпов,доволь­но много писавший по вопросам философии биологии и стремившийся к обоснованию особой формы «витализма». Все остальные пробелы мало значительны: несколько «скомкано» изложение взглядов А. А. Спира, писавшего, правда, только на иностранных языках (не упомя­нута посвященная ему французская брошюра И. И. Лапшина). Так как автор не останавливается на частных философских проблемах, то в книге только упомянуты работы по логике М. И. Каринского, ко­торые автор сам признает «замечательными», и психологические статьи Л. Лопатина, принадлежащие к его наиболее ценным трудам (и здесь в списке литературы отсутствует единственная, посвященная философии Лопатина, книга его ученика, А. Огнева, вышедшая в 1922-3 году). Можно было ожидать изложения общефилософских взглядов философа права Богдана Кистяковского, хотя они и даны им в труде специально методологическом.

Слишком высока, по моему мнению, оценка Н. Федорова, не­сомненно яркой личности, оказавшей влияние и на Вл. Соловьева, и на Толстого, и на Достоевского, но не столько мыслителя, сколько «провозглашателя» идей оригинальных, но необоснованных и часто сумбурных; (в них, возможно, есть отзвуки «утопического социа­лизма» и идей английского «религиозного анархиста» 18-го века, В. Годвина). И уж вовсе необоснована высокая оценка взглядов петер­бургского проф. А. И. Введенского, исповедывавшего донельзя упро­щенную форму кантианства, в своей философской деятельности со­вершенно отмежевавшегося от всей европейской философии и «пло­дившего» среди своих слушателей материалистов на основе своего «нового и легкого» не «критицизма» (как ему хотелось), а ниги­лизма!

Отмечу также некоторые мелкие пробелы и ошибки, касаю­щиеся более крупных мыслителей: не упомянута очень существенная для характеристики этики С. И. Гессена его статья о Толстом (в пражском толстовском сборнике). Гессен, кстати, посвятил себя философии с самого начала своих университетских занятий, а не после изучения юридических наук, как пишет автор. Г. Д. Гурвич учился не в Петербурге, а в Юрьеве, где и вышла его первая фило­софская работа (не упомянутая в книге) о философских источниках «Правды воли монаршей» Феофана Прокоповича. Первым печатным трудом Лосева была статья в сборнике в честь Челпанова, послед­ним — комментированный перевод трактата Плотина «О числе» (обе работы не упомянуты в книге). Карсавин издал в Ковно в 1929 году книгу «О личности», также не упомянутую Зеньковским. Среди сторонников Федорова следовало отметить марксиста (!) историка Н. Рожкова (его книга «Основы научной философии», СПб. 1911 или 1912 г.). Затем: отец Андрея Белого, проф. Н. Бугаев не был осо­бенно крупным математиком, его «аритмологию» следовало бы на­звать обычным именем — «теория чисел», и уже вовсе не заслужи­вали упоминания сочинения П. Некрасова, полные невообразимых безвкусиц и математических ошибок (на которые справедливо ука­зывал академик А. А. Марков). Немецкая книга о. Сергея Булгакова называется не «Philosophie der Tragoedie», а «Tragoedie der Philo­sophie». Все это, конечно, мелочи, но указание на них небесполезно, так как книга несомненно выходит не в последний раз и будет пе­чататься и на иностранных языках.

Особо следует остановиться на мелком замечании (о марксисте- эмпирио-критике и «тектологе» А. А. Богданове, стр. 283), в кото­ром автор неясно упоминает о знаменитом, якобы, гегелевском «переходе количества в качество». Надо подчеркнуть, что это «основное» положение марксистской философии, правда, имеется у Гегеля, но основной процесс в его «Науке логики» — переход качества в количество, а упоминаемый далее переход количества в ка­чество никакой роли в его системе не играет. Не следует поддер­живать недоразумения, вызванного теми авторами, которые знают Гегеля по... Марксу и Энгельсу, а не по его собственным произве­дениям.

Книга издана прекрасно, опечаток меньше, чем в первом томе и, кажется, меньше, чем в каком-либо парижском русском издании. Отмечу только искажающие смысл: на стр. 179 — «теория локаль­ных знаков» (не «законов»), на стр. 222 — «нормативный» (а не «нормальный», на стр. 395 «богомирность» (а не «богомерность»). Неточно дано заглавие одной статьи А. Введенского (прим. на стр. 225). Памфил Данилович Юркевич несколько раз упомянут, как Д. Юркевич.

Выше я уже высказал не надежду, а уверенность, что первое издание этой «Истории русской философии» не будет последним и что книга выйдет на иностранных языках. Хочется, чтобы новые русские и иностранные издания не заставили себя долго ждать.

N.O. LOSSKY, History of Russian Philosophy. Нью Йорк. 1951. (416 стр.).

Несколько позже 2-го тома книги Зеньковского вышла первая история русской философии на английском языке. Имя автора сей­час несомненно наиболее популярного и признанного из русских философов, ручается за научность и глубину изложения. Книга частью содержит материал уже известный русскому читателю: ряд глав представляют в переработанном виде статьи, которые Н. О. Лосский печатал в различных, преимущественно русских, изданиях за границей. Однако, книга скомпонирована весьма неравномерно: собственно говоря, она охватывает историю русской философии, только начиная от славянофилов. Пять с небольшим страниц, посвя­щенных 18-му и началу 19-го века, конечно, не могут дать никакого представления о подготовке того идейного движения, которое начато спорами славянофилов и западников. Главы, более обширные по объему, посвящены только некоторым философам, по большей части симпатичным автору. Изложение здесь в общем не вызывает замечаний: оно всегда дает всё наиболе существенное, иногда кри­тические замечания; многое может быть полезно и для специалиста, так как по большей части дана точная цитация. Но неравномерность изложения заметна уже с первых глав; даже среди славянофилов Юрий Самарин, как философ, в сущности обойден молчанием: ре­ферат его полемики против теории происхождения религии Макса Мюллера касается только одной случайной темы в его мышлении. Глава о западниках весьма коротка и даже Чаадаев и Герцен ха­рактеризованы только весьма поверхностно, особенно последний.

Совсем плохо пришлось Мих. Бакунину, который помещен между материалистами, и отведено ему меньше двух страниц: иными сло­вами всё интереснейшее и характерное для истории русской мысли развитие Бакунина через фихтеанство и гегельянство, сначала «пра­вое», потом «левое», оставлено без внимания. Я не разделяю мнения того странного американского рецензента, который упрекал Н. О. Лосского в том, что он мало места отвел Чернышевскому, Писареву и Михайловскому. Вряд ли нужно было сказать о них в рамках книги такого размера многим больше. Но можно было несколько расши­рить изложение идей Михайловского, опустив совершенно незначи­тельных представителей позитивизма, вроде Троицкого или вообще не писавшего по русски Вырубова и т. п... Совершенно несправед­ливо кратки строки (!) посвященные Страхову и Леонтьеву (пер­вому 16, второму 5 строк, отчасти занятых библиографией и био­графией). Л. Шестову отведено 11 (!) строк. Зато читатель может отдохнуть от общих мест, которыми только и ограничиваются эти параграфы, на страницах, посвященных Федорову, Вл. Соловьеву (стр. 80-133), Чичерину. Не буду прослеживать содержания книги далее, но замечу только, что снова обидно коротки строки, которые автор отводит Лопатину или, например, характеристике духовного поворота в русской интеллигенции в начале 20-го века и ряду мы­слителей, отчасти весьма интересных. Возможно, что эти недо­статки искупают обстоятельные характеристики философских взгля­дов о. П. Флоренского (176-191), о. Сергия Булгакова (192-232), Н. Бердяева (233-250), самого автора (251-266, весьма ценный авто­реферат, в котором интересны многие частности), С. Франка (266- 292); слабее страницы, посвященные Карсавину (299-314). Подроб­ное изложение советского «диамата» (344-380) вряд ли удовлетво­рит читателя. Даже читая изложение Лосского, я не могу вызвать у себя иного переживания, кроме чувства погружения в какую-то духовную клоаку. Очень кратки замечания о ряде философов со­временных (замечу про domo mea, что я почему-то соединен в один параграф со мною весьма уважаемым и любимым В. С. Шилкарским, со взглядами которого я, однако, никогда не солидаризовался).

Ряд кратких главок и параграфов вызывают, однако, некоторые сомнения в пригодности книги для иностранных читателей. Хотя в английской обработке книги принимали участие, как видим из пре­дисловия, 6 человек, но, как видно, не только у семи, но и у шести нянек «дитя без глаза»! Книга имеет ряд внешних недостатков, которые, к сожалению, весьма затрудняют ее читаемость иностран­цами. Первый из них — чрезвычайно своеобразное правописание («х» передается как латинское «h» и т. п.); затем: все названия не только русских книг (что еще можно оправдать), но даже и жур­налов переведены на английский язык (не всегда вразумительно — я затрудняюсь перевести некоторые с английского ка русский), так что многое из богатых и интересных библиографических указаний не может быть использовано читателем: соответственных названий и имен (Герцен почему-то пишется «Hertsen», хотя ему отцом дано было немецкое имя «Herzen», которым он всегда и пользовался, Вырубов писал свое имя Wyrouboff и печатался почти исключительно по французски, здесь он именуется Virubov и т. д.) нельзя найти ни в каком библиотечном каталоге. Важнее другое: слишком много незначительных имен и фактов, без знания которых читатель не поймет содержания, но которые не могут быть известны американ­скому или английскому читателю и ему вовсе не нужны (индекс содержит более 350 имен, из которых не менее 250 русских!). Мно­гие читатели оставят книгу, не дочитав до самых интересных глав, отпугнутые этой embarras de richesse... Не мало опечаток: Г.Вернад­ский фигурирует как «S. G.», Лапшин, как «Lapskin», Краевский то «Kzaevich», то «Kraevich», Бакунин — «Bakumin» и т. п. Ошибок мало, но напр. Лермонтов никогда не был членом кружка Станке­вича, только условно молено назвать таким членом Кольцова. Совер­шенно непонятно соединение Вячеслава Иванова в одном параграфе с Минским! Впрочем, всё это мелочи.

Существеннее то, что книга вообще не является историей фило­софии, а только рядом почти не связанных между собою очерков о русских философах, как читатель мог видеть из обзора содержания — в первую очередь представителях современной религиозной фило­софии. Под впечатлением чтения книги у меня возникла, м. б. стран­ная, но, кажется, правильная мысль, что для иностранцев историю русской философии следует писать, начиная с конца. Читатель, за­интересованный построениями Бердяева или о. С. Булгакова или далее «диаматом», гораздо легче одолеет после этого главы, посвященные их «предшественникам» в положительном или отрицательном смысле, т. е. тем, от кого новейшие философы исходят или от кого они «от­талкиваются». И тогда то обилие имен, которое может отпугнуть иностранного читателя, не представится опасным: читателя-иностранца надо заинтересовать, а заинтересовать его гораздо легче изложением философских взглядов самого Лосского, Флоренского и даже Михайловского или Лаврова, чем Радищевым, Новиковым и Шварцем, не говоря уже о допетровской философской литературе...

Третья новая книга, посвященная русской философии, это — Alexandre Koyré: Etudes sur l’Histoire de la pensée philosophique en Russie (Париж. 1950, стр. 6—224).

Она вообще в основе не дает но­вого материала. Это собрание статей автора появлявшихся в «Le Monde slave» 1928-36 г.г. Статьи эти, правда, существенно перерабо­таны, с привлечением нового материала и новой литературы. Они говорят — о молодости И. Киреевского (1-18), о Чаадаеве (19-102), о Гегеле в России (103-170) и о Герцене (от стр. 171 до конца). Первая статья, вероятно, попытка продолжить работу над историей раннего славянофильства, которой была посвящена ранняя книга автора «Philosophie et le problème national en Russie au début du XIX siècle» (Париж. 1929). Остальные статьи можно назвать реакциями «идеального читателя», который во многих случаях знает и пони­мает больше чем авторы прочитанных им книг. Появление их было вызвано — книгой Кене о Чаадаеве, моей работой о Гегеле в России и книгой Лабри о Герцене. Переиздавая их в форме книги, автор принял во внимание позднейшую литературу, особенно книгу Б. Яковенко о русском гегельянстве. Автор сопровождает изложение содержания книг своими критическими и иногда очень существен­ными дополнениями, не жалея места и для очень длинных цитат из источников неиспользованных авторами рецензируемых книг. Для многих мыслей он находит иное, часто более яркое выражение (по отношению к моим работам этого порой требовал и французский язык). В некоторых случаях дополнения очень существенны, в дру­гих — Койре высказывает свою собственную точку зрения на те или иные вопросы, обстоятельно обосновывая свои замечания и воз­ражения. При его прекрасном знании русской и европейской фило­софии его книга оказывается совершенно необходимым дополнением к тем работам, которые вызвали появление его статей. В статье о Чаадаеве представляется несколько странным отсутствие упоми­наний о влиянии на Чаадаева французских «традиционалистов», в особенности ранних сочинений Ламменэ (об этом есть замечания в комментариях Д. Шаховского к его изданию «Философских писем» Чаадаева и в моем введении к чешскому переводу «Писем», Прага. 1946 года).

Что касается возражений, которые Койре делает мне, то спра­ведливость некоторых из них я должен признать, иные не представля­ются мне достаточно убедительными. Так признаю теперь, что влия­ние Шеллинга на И. Киреевского было значительнее, чем мне то пред­ставлялось, когда я писал свою книгу (см. стр. 111); зато я не могу согласиться ни с, правда, только относительным «оправданием» Бе­линского (стр. 147 сле.), ни с признанием существенного влияния философии Фейербаха на Герцена (стр. 197). В последнем случае мое мнение совпадает с мнением Г. Г. Шпета («Философское миро­воззрение Герцена». Петроград, 1921 г.) и Лабри, ему противостоит теперь мнение Б. Яковенко и Койре, — вопрос несомненно заслужи­вает более детального обсуждения, чем то могло быть сделано в книге Койре, где ему посвящено одно длинное примечание. Надеюсь, что по ряду вопросов мне удастся высказаться в другом месте. Во всяком случае несколько эпизодов истории русской философии получили в книге Койре прекрасное освещение и я могу только горячо рекомендовать ее читателям и даже читателям-неспециалистам: автор всегда принимает во внимание интересы последних и дает достаточную, хотя и краткую, характеристику исторического и ду­ховного фона, на котором разыгрываются изображаемые им явления истории мысли.

Все три книги являются существенным шагом вперед в разра­ботке вопросов истории русской философии. Остается пожелать, чтобы работа в этом направлении не замерла. Советские публикации последних лет показывают, что только вне границ СССР можно ожидать всестороннего и объективного освещения вопросов истории русской мысли.

НОВЫЙ ЖУРНАЛ – Нью Йорк, 1952, кн. ХХХ,с.279-287.