Бывшая ШКОЛА в Приюте. Ее построил граф Д.Е. Остен-Сакен. Март 2011. Фото Григория Гусейнова

V.

В праздничные дни Остен-Сакен отправлялся в церковь по первому звону колокола, дабы все приготовления к совершению божественной литургии были сделаны под его непосредственным наблюдением. Сначала Д. Е. ходил в храм пешком, но по мере приближения старости он стал ездить туда в карете, в которую впрягались не лошади, а обыкновенные украинские волы с вызолоченными рогами. В Вербное же воскресенье вместо волов употреблялся тот осел, который фигурировал по временам в «Вифлеемской» пещере. Для большей торжественности на осле восседал кто-нибудь из графской дворни. Нечего и говорить, что на первых порах эти оригинальные «выезды» Остен-Сакена привле­кали к себе массу любопытных, но с течением времени народ до того присмотрелся к златорогим волам и ослу, что уж почти никакого внимания не обращал на экипаж графа. С такими же церемониями Д. Е. разъезжал изредка и по соседям. Впрочем, в данном случай Остен-Сакен предпочитал волов лошадям потому, что при таком способе передвижения совершенно устранялась опасность вылететь когда-нибудь из экипажа и поплатиться боками, а то и жизнью. Во всяком случае такого рода «путешествия» представляли нечто в высшей степени комичное, и молва о них переходила далеко за пределы нашей губернии...

— Для чего же вы, Д. Е., рога-то этим волам велели вызолотить? — спросит кто-нибудь из гостей.

— А для того, — отвечает граф,— чтобы этих животных не взял кто-нибудь по ошибке в другую работу; ведь они у меня считаются до некоторой степени священными воликами...

В церкви граф любил до глубокой старости исполнять многие обязанности пономаря: он зажигал свечи и лампады, носил свечу впереди священника во время большого и малого выходов; когда же совершалось причащение мирян, Остен-Санен собственноручно подводил каждого мужика к св. чаше, стараясь слабых поддер­живать, а детей даже приподнимал, хотя в последнее время уже и сам еле-еле держался на ногах.

В усадьбу графа народ стекался на богомолье, словно в какой-нибудь монастырь. Объясняется это, во-первых, присутствием в церкви и часовнях Остен-Сакена мощей многих угодников, а, во-вторых, религиозностью самого владельца, который с редкою внимательностью и радушием относился всегда к богомольцам. В особенности много народу собиралось сюда в такие дни, как Вознесенье, Пятидесятница, Воздвиженье Креста Господня и храмовой праздник. В такое время здесь оказывалось нищих и всевозможного рода странников несметное число, и каждый из них получал от Д. Е. изрядную лепту. Сначала раздачею милостыни заведовал домашний врач графа, которому, как лицу, пользовавшемуся большою доверенностью со стороны Остен-Сакена, отпускалась для этой цели определенная сумма денег; впоследствии же, в конце семидесятых годов, этим делом руководила одна мо­лоденькая особа, исполнявшая в то же время и обязанности домашнего секретаря графа и графини. Кстати, замечу, что за исключением этой девицы, в доме Сакена постоянно жили и останавливались в качестве гостей лица весьма преклонных лет. По поводу этого обстоятельства рассказывают, между прочим, следующий анекдот.

К Д. Е. часто заезжали почти все епархиальные архиереи не только во время ревизий своих епархий, но и неофициальным образом; некоторые из них гостили у графа по несколько дней и служили литургию в местной церкви. В такое время все при­нимало в усадьбе праздничный вид, приглашались более почетные соседи, и вообще заметно было значительное оживление. Правда, и в подобных случаях домашняя жизнь и вся обстановка Д. Е. мало чем отличались от порядков какой-нибудь иноческой обители, а беседа собравшихся к графу гостей не выходила за пределы общеизвестных духовных тем; однако сам Остен-Сакен во многом изменял свой обычный режим, что отражалось и на внешности Д. Е., который наряжался в парадный мундир, а в церковь надевал все ордена, приводя в крайнее удивление присутствующих на литургии крестьян, находивших, что на груди Остен-Сакена гораздо больше крестов, чем образов на иконостасе; кроме того, граф в такие дни меньше занимался чтением евангелия и молитв, а все почти время посвящал гостям. Однажды усадьбу Остен-Сакена посетил архиепископ одесский Платон, бывший впоследствии киевским митрополитом. За обедом, устроенным в честь такого почетного гостя, очутились следующие лица: сам Д. Е., имевший уже около 90 лет, его супруга мало чем уступавшая в возрасте своему мужу, архиерей — 80 лет, домашний доктор графа — 90 с лишним лет, гувернантка графини — более 80 лет, соседка-генеральша — 70 лет, садовник — 85 лет и еще несколько стариков приблизительно такого же возраста. Когда гости уселись за стол, то Остен-Сакен, обратившись к ним, заметил в шутливом тоне:

— Если бы сложить лета всех присутствующих здесь в данный момент, то получилось бы сумма, далеко превышающая число пятьсот.

— А я так полагаю, — прибавил владыка, — что сегодня за столом вашего сиятельства обедает целое тысячелетие...

Весьма естественно, что отсутствие молодежи, а также постоян­ное и самое строгое соблюдете мельчайших религиозных обрядов со стороны Остен-Сакена, служило причиною того обстоятель­ства, что заезжавшие к нему изредка вместе с своими детьми сыновья не долго засиживались в усадьбе и спешили поскорее выбраться на вольный свет из монастырской атмосферы графского дома; для овдовевшей же невестки, принужденной по многим соображениям жить некоторое время в деревне, Д. Е. выстроил совершенно отдельный дом.

VI.

По мере приближения глубокой старости, характер Остен-Са­кена подвергался быстрой перемене: прежняя необузданная вспыль­чивость уступала место спокойному и разумному отношение к окружающим модам и предметам, а врожденная доброта графа превращалась в самую широкую благотворительность и всепрощение. И старый, и малый, и знатный, и простолюдин, все шли к Д. Е. за помощью, протекцией или за советом; и не было, кажется случая, чтобы кто-нибудь из них уходил от графа неудовлетворенным. Не говоря уже о том, что причт его церкви, а также все лица, имевшие какое бы то ни было отношение к храму, вертепу и часовне, содержались исключительно на счет Остен-Сакена, к нему стекались нищие и всякого рода обиженные судь­бой люди за десятки и сотни верст; особенно много их можно было встретить здесь в те дни, когда граф получал свою аренду, что случилось несколько раз в год. Вообще щедрость покойного Д. Е. в этом отношении не имела пределов, и если бы не вмешательство графини, которая пользовалась всяким случаем, чтобы не допускать к мужу разных попрошаек, то Остен-Сакен мог бы в короткое время раздать все свое имуще­ство.

Не мало добра делал граф крестьянам еще тем, что не­однократно принимал на себя роль третейского судьи относительно разбора многих тяжб, так часто встречающихся в деревенском быту и ведущих нередко мужика к полному разорению, если только никто не наставит его на первых же порах на путь истины. Зная нелицеприятность и доступность графа, крестьяне и крестьянки зачастую обращались к его справедливому суду; при этом Д. Е. в большинстве случаев стремился к тому, чтобы склонить спорящих на мир, говоря: «Сам Спаситель и святые угодники Божие советовали людям жить в мире и про­щать обижающим и ненавидящим нас...». Достойно, между прочим, удивления то обстоятельство, что после графского разбира­тельства никто из мужиков не прибегал к апелляции...

Получая, кроме пенсии, еще 12.000 аренды, пожалованной ему государем по окончании Севастопольской войны, Д. Е. тратил почти всю эту сумму, а также значительную часть доходов имения на дела благотворительности; причем деньги раздавались не только в усадьбе и селе, но рассылались еще по некоторым монастырям и столичным богоугодным заведениям. Не довольствуясь выстроенным уже храмом, граф не задолго до своей смерти приступил к сооружение еще небольшой зимней церкви, которая должна была соединяться посредством коридора с домом. Од­нако это здание не было окончено, так как графиня и остальные члены семейства не сочувствовали новой затее старика, находя, что для них и для местного населения вполне достаточно и одной церкви. Пока еще Остен-Сакен был в состоянии сам руково­дить работами по постройке затеянных им сооружений, то он, во избежание излишних сцен с женой, велел, чтобы наблюдавший за рабочими церковный староста являлся к нему за приказаниями как можно пораньше, т. е. пока графиня еще в по­стели; при этом неоднократно случалось, что староста, войдя в кабинет, и видя спящего еще Д. Е., подолгу ждал его пробуждения. Заметив это, граф и говорит однажды церковному старосте:

— Что же ты, братец, не будишь меня тотчас же, как вой­дешь в комнату, а?

— Не осмеливаюсь беспокоить вас, ваше сиятельство.

— Вот тебе раз! Как же не осмеливаешься, коли я тебе это приказываю сам делать постоянно!

— Да я, ваше сиятельство, не знаю, как будить вас, — отвечает с некоторым замешательством мужик.

— Ха-ха-ха! — покатился граф со смеху... — Что же, или тебе никогда не приходилось будить спящего человека?

— Как не приходилось? — приходилось, ваше сиятельство; но то человека, а то вы...

— А я, что же, по-твоему, не человек? — и при этом граф расхохотался больше прежнего.

— Ну, так я научу тебя, братец, как надо будить меня. Полагаю, ты еще помнишь, как мы встречали однажды государя Николая Павловича, и как я разбудил его в карете?

— Помню, помню, ваше сиятельство.

— Так вот, тебе и пример; если я осмелился потянуть за ногу спящего императора, то чего же тебе не попытаться и меня будить подобным же образом, а?

Мужик молча ухмылялся.

— Смотри же, — заключил граф: — как только застанешь меня спящим, тотчас же без всякой церемонии тащи за ноги...

Надо отдать справедливость церковному старосте: он неодно­кратно с пунктуальной точностью исполнял это оригинальное приказание. Когда Д. Е. не мог уже совершенно выходить из дому и наблюдать за работами, тогда по распоряжению графини была окончательно приостановлена постройка новой церкви и приюта, основание которого можно видеть и до сих пор в усадьбе Остен-Сакена; тем не менее, графу ежедневно делали подробный доклад о ходе работ относительно воздвигаемых зданий. Выслу­шивая эти доклады, Д. Е. снабжал являвшегося к нему старосту новыми инструкциями, планами и чертежами, радуясь от души, что его предприятия близятся к осуществлению.

VII.

Пользуясь постоянным расположением государя, Остен-Сакен, часто имел возможность помогать многим лицам и в Петербурге своим заступничеством и ходатайством. Так, например, еще до сих пор свежо в памяти всех здешних обывателей то участие, которое принимал покойный граф в судьбе декаб­риста Н. И. Лорера и его дочери, которая после отправления отца в Сибирь осталась круглою сиротою на руках своего дяди Д. И. Лорера; имение этого последнего находилось, как я уже говорил выше, на той же «Царской» дороги, верст на 20 южнее усадьбы Остен-Сакена. Благодаря ходатайству графа, Н. И. Лорер был возвращен из Сибири гораздо раньше известного манифеста. Правда, возвращение это было обусловлено тем, чтобы Лорер жил безвыездно в своей деревне В—ке, доставшейся ему в наследство после генерала В—ского вскоре по приезде на родину. Не мешает тут сказать несколько слов о дальнейших обстоя-тельствах из жизни m-lle Лорер, находившейся некоторое время под покровительством Остен-Сакена. Окончив образование в одном из столичных учебных заведений, она затем снова вер­нулась к своему дяде и долго еще жила у него на правах бли­жайшей, но бедной родственницы. Несмотря на свою привлека­тельность, m-lle Лорер нескоро нашла себе мужа; причиною этого было, во-первых, то, что сосланный в Сибирь Н. И. Лорер не оставил своей дочери почти никакого состояния, а, во-вторых, что на нее, как на дочь декабриста, все смотрели с некоторою подозри­тельностью, опасаясь даже связывать свою судьбу с этой девушкой. Вот тут-то ей на помощь и подоспел граф Остен-Сакен. Заметив, что его адъютант Г—с неравнодушен к m-lle Лорер, и что она также симпатизируем, молодому офицеру, Д. Е. взялся сам за устройство свадьбы; когда же Г—с заявил, что главным препятствием к браку является материальная необеспеченность жениха и невесты, то граф обещал сделать своего адъ­ютанта в самом непродолжительном времени полковым командиром. Нечего и говорить, что, заручившись покровительством и поддержкой такого лица, как Остен-Сакен, Г—с поспешил сделать предложение m-lle Лорер. Вскоре после свадьбы он получил команду над О[львиополь]ским уланским полком. Спустя несколько лет, Г—су досталось в наследство около 7.000 десятин земли, принадлежавшей упомянутому выше генералу В—скому, так как возвратившейся из ссылки Лорер безусловно отказался вести хозяйство в полученном имении и передал все дочери. Сделавшись таким образом одним из крупных помещиков, Г—с поспешил оставить военную службу и принялся хозяйни­чать; а так как он в этом отношении оказался полнейшим профаном, то ничего нет удивительного в том, что, несмотря на свободное от всяких долгов поместье и на перевозку в усадьбу значительной части полкового имущества, наш молодой хозяин скоро успел так запутаться, что поневоле пришлось познакомиться с кредитными учреждениями.

Правда, быстрому разорению Г—са немало способствовали и семейные дела, в особен­ности с того времени, как его жена сочла необходимым пере­ехать в Италию для образования детей. Тут уж потребовались ежегодно баснословные суммы денег; а, между тем как раз в эту пору начался ряд неурожайных годов, падеж скота, и хозяйство, несмотря на все ухищрения ученого немца агронома, пришло в окончательный упадок. На некоторое время дела Г—са поправились, благодаря смерти Д. И. Лорера, оставившего своей племяннице около 3.000 десятин земли. Однако и это имение скоро было заложено в банк, так как выдача нескольких дочерей замуж, а затем болезнь жены, чуть ли не удесятерили бывшие до того времени расходы Г—са. Наступали сроки банковских пла­тежей, а денег в наличности не оказывалось. Приходилось по­немножку спускать землю. Не прошло и десяти лет после первой продажи, как Г—су пришлось продать все свои поместья. Расплатившись с кредиторами, он уехал в Прибалтийский край, где на оставшиеся крохи приобрел клочок земли десятин в 300 и стал доживать свой век... В настоящее время на том месте, где некогда красовались великолепные здания усадьбы Д. И. Лорера, где царили роскошь и богатства старинного барства, где останавливались и подолгу гостили высочайшие особы, — в настоя­щее время, повторяю, там господствует мерзость запустения. Переходя из рук в руки, одно имение Лорера досталось какому-то кулаку, который окончательно разорил старое «дворянское гнездо», превратив большую часть полуразвалившихся зданий в магазины для ссыпки хлеба; а на месте бывшего сада и парка настроил скотных дворов и «кошар» для испанских овец.

VIII.

Так как безграничная щедрость графа и его сооружения тре­бовали больших расходов, то весьма естественно, что для удовле­творения их пришлось скоро заложить в банк поместье. Полученная посредством этой операции сумма также быстро была из­расходована, после чего получаемой Остен-Сакеном аренды еле-еле хватало на погашение банковских платежей. В эту критиче­скую пору графа поддержал сам государь, а произошло это следующим образом. По случаю исполнившегося пятидесятилетнего служения Остен-Сакена в генеральских чинах ему была высо­чайше пожалована сабля, украшенная брильянтами, и выражено особое монаршее благоволение. Вскоре после этого графскому имению стала угрожать публичная продажа за долги. Дабы избежать этого скандала, Д. Е. решился, как говорят, заложить находящиеся на сабле брильянты, а на их место вставить искусствен­ные камни. Когда об этом узнал император Александр Николаевич, то при первой же встрече сделал Остен-Сакену за это выговор.

— Виноват, ваше императорское величество, — поспешил изви­ниться граф: — причиною такого обстоятельства была моя чрезмерная благотворительность, следствием которой оказалась крайняя задолженность принадлежащего мне имения...

Спустя некоторое время, государь велел принять долги Остен-Сакена на счет казны, а подлинные брильянты водворить на прежнее место.

Знакомство с местною аристократиею граф поддерживал весьма слабо, да и не любил он подолгу засиживаться в гостях и вести разговоры на современные темы. Будучи некоторое время начальником южнорусских поселений, он изредка заезжал в г. Вознесенск, где всегда останавливался в доме пол­ковника Р—ского. Сюда в таких случаях заходили два местных генерала Щ. и С., известных между прочим, тем, что, не­смотря на связывавшую их дружбу, вели между собою нескон­чаемые споры по поводу какого-нибудь военного вопроса. Слушая эти жаркие дебаты, Остен-Сакен часто говорил с добродушной улыбкой Р—скому:

— После беседы этих двух Аяксов у меня в голове целую неделю шумит, а сути их спора все-таки никогда не уловишь.

Полковник спрашивал графа:

— Почему же вы сами, Д. Е., никогда не вмешаетесь в их беседу?

— Да это положительно невозможно, так как с гг. С. и Щ. только в том случае удается заговорить, когда кто-нибудь из них закашляется или начнет чихать...

Я забыл сказать выше, что Остен-Сакен заканчивал свой день также продолжительными молитвословиями в присутствии некоторых служащих в экономии и членов семьи; даже ночью можно было видеть его стоящим на коленях пред распятием или читающим евангелие у аналоя.

Умер граф, как известно, спустя два или три дня после смерти государя Александра Николаевича. Известие об этом ужасном событии до того сильно подействовало на Д. Е., что он тотчас же слега в постель и больше уже не вставал с неё. По приказанию графини, уехавшей вскоре за границу, вся находившаяся в кабинете её мужа в день его кончины обстановка сохраняется в неприкосновенности и до сих пор. У гроба покойного графа в течение нескольких дней стоял почетный караул от О[львиополь]ского полка, так как погребение тела было отложено до приезда одного из сыновей Остен-Сакена. Заканчивая настоящую статью, мы не можем не заметить, что умерший граф Д. Е., несмотря на все свои причуды и крайний религиозный мистицизм, оставил по себе самое лучшее воспоминание среди местного населения, которое и поныне считает Остен-Сакена чем-то в роде угодника Божия.

«ИСТОРИЧЕСКИЙ ВЕСТНИК», апрель, 1898 г., т. LXXII, с. 103-121.